Судьба голоса «Пражской весны»
Вторжение советских войск и последующая оккупация длинной в 20 с лишним лет означали конец надежд для миллионов чехов и словаков. Более полумиллиона их были исключены из партии и потеряли работу. Поражение в правах распространялось даже на их детей – высшее образование оказалось для них недоступным. Сотни тысяч эмигрировали за рубеж.
Деятели искусства в ходе так называемой «нормализации» в большинстве как-то вписались в новый режим. Было очень немного звезд эстрады, для которых принципы оказались важнее заработка.
Среди этих немногих совершенно особое место занимает певица Марта Кубишова. В Пражскую весну она была самым известным женским голосом в стране.
Была регулярной победительницей конкурса «Золотой соловей», пела дома и заграницей – например, на Каннском фестивале и в парижской «Олимпии», где выступала вместе со знаменитой Аретой Фрэнклин, «королевой соула».
В контекстеРебрышки Брежнева, мозги Ульбрихта Никакого «веселого барака» в соцлагере тогдашнее Политбюро не могло позволить – потерять Чехословакию означало потерять все и, возможно, получить эффект домино. Члены Политбюро довольно быстро поняли, что либерализация затеяна именно новым руководством Чехословакии...
Марта Кубишова часто признается в том, что политикой она в принципе не интересуется, ее не понимает и понимать не хочет. К политикам она относится так же, как к другим людям: она их любит или они ей безразличны. Точно так же по-женски эмоционально воспринимала Пражскую весну - как надежду на скорую свободу, когда можно будет без оглядки говорить то, что думаешь.
То, что ее надежда была раздавлена гусеницами советских танков, она воспринимала сугубо лично и с оккупационным режимом сотрудничать зареклась.
В самом начале 70-го года она одной из первых попала под запрет на профессию, и никогда у властей не запросила пощады. Ее голос – грудной, темный, чуть хрипловатый – замолк на 20 лет. В отличие от подавляющего большинства других мастеров культуры, которые, согнаные по разнарядке, выждены были подписать унизительный документ, осуждающий несломленных коллег-диссидентов, Марта подписала «Хартию-77».
Одно время входила даже в тройку официальных представителей этого опозиционного движения.
Одна из песен, спетых Мартой задолго до оказания «братской помощи», стала подлинным символом сопротивления оккупационному режиму и получила новое название «Молитва для Марты».
Смысл молитвы заключается в словах, позаимствованных из текста знаменитого «диссидента» XVII-го века Яна Амоса Коменского: «Ты вернешь себе право распоряжаться своей судьбой, о мой народ!». Надо ли говорить, что в первый же день бархатной революции Марта Кубишова спела эту песню, ставшую гимном освобождения, стоя рядом с Вацлавом Гавелом на балконе над переполненной Вацлавской площадью.
Марта Кубишова: «Молитва для Марты»
В пражском концертном зале «Люцерна» Ефим Фиштейн беседовал с Мартой Кубишовой.
ЕФ
Марта, весной 1968-ого года вы прилюдно поцеловали Александра Дубчека, тогдашнего лидера компартии и вождя Пражской весны. Эти кадры власти потом не раз ставили вам в вину, как доказательство ваших контрреволюционных настроений. Скажите, этот поцелуй был проявлением веры в добрые намерения коммунистов как руководящей силы в Чехословакии, или знаком надежды на свободу, которой добивался народ?
МК
Второе предположение верно. Событие, о котром вы говорите, случилось в половине мая, когда наш ансамбль вернулся из Франции, где мы пели в знаменитом парижском клубе «Олимпия». По возвращении я была еще полна впечатлений от парижской атмосферы праздничной вольности, и мне казалось, если это возможно заграницей, почему бы такое не было возможно и у нас. В то время за рубежом нас воспринимали именно так:
независимо от своего отношения к политике, люди видели в нас носителей того процесса демократизации, который потом стали называть Пражской весной.
ЕФ
Процесс общественного пробуждения вы вопринимали по изменившейся атмосфере или он имел и чисто рабочие проявления – например, в том, что исчезла цензура, никто не следил за содержанием ваших песен?
МК
В пражские музыкальные театры меня в 1962 году привел поэт Ян Шнайдер, наш с вами общий большой друг. Он писал для меня тексты песен, и я могла положиться на то, что эти тексты не только глубокомысленны, но и профессиональны. Он прикрывал меня своим именем. Ян часто повторял, что в моих песнях должен быть не только сексапил, но и текстапил.
Дело в том, что¸ хотя в это время мне был всего 21 год, критики пытались закрепить за мной образ роковой женщины, женщины-вампа. Я была весьма переборчива, и часто отказывалась от текстов, которые мне по каким-либо причинам не нравились. Довольно скоро мы с Яном начали работать в паре.
Но в принципе важно понять, что в 60-ых годах Чехословакия была страной довольно либеральных нравов, по крайней мере в области эстрады. В отличие от периода «нормализации» мы могли вести себя довольно свободно, цензура нас особенно не преследовала.
При выездах за границу в ансамбле всегда был кто-то, кто по заданию госбезопасности следил за остальными – чтобы не болтали перед иностранцами, не оставались на ночь в чужих квартирах.
Один такой коллега, которому ГБ доверила надзор, по время нашего пребывания в Западной Германии не вернулся с прогулки, попросил там убежища.
Режим был скорее смешным, чем безжалостным.
ЕФ
Будучи певицей и актрисой, как вы воспринимали политические перемены в стране? Промышленность развлечений обычно не способствует повышенному интересу к политике.
МК
В это время нельзя было существовать, не замечая политических перемен. Политика была разлита в воздухе. Что происходит что-то необыкновенное, я поняла по одному курьезному обстоятельству.
Так получилось, что я заказывала платья в том же модном салоне, где шили для жены тогдашнего президента Новотного. Ей ужасно нравилась песня «О, бэйби-бэйби», с которой мы с Хеленой Вондрачковой победили на конкурсе «Братиславская лира» году этак в 65-ом.
Всякий раз на государственные праздники госпожа Новотная приглашала нас в Пражский Град. Уже в 8 часов утра она посылала за нами машину. Мы выступали чуть ли не первым номером, сразу после приветственных речей. После торжественного открытия следовал банкет, где мы наконец-то могли позавтракать. Один раз она предложила мне гонорар, но такой мизерный, что его не хватило бы даже на обратное такси.
Но как правило, она отделывалась натуралиями, прямо с банкетного стола. Помню, как однажды я привезла в театр батон венгерской твердокопченной колбасы и бросила на стол коллегам: «Дары Пражского Града!».
Нас часто подначивали, называя «певцами кровавого режима». Но это не было политикой, политика началась позднее, когда Новотного сняли, супруга ее канула в неизвестность и перестала заказывать платья в салоне. Это было сигналом того, что режим изменился.
Марта Кубишова и Хелена Вондрачкова: «Oh, Baby, Baby»
ЕФ
А как произошло ваше знакомство с Александром Дубчеком?
МК
Новый партийный вождь Александр Дубчек был подлинным любимчиком толпы, его нельзя было не заметить. В тот день, который был зафиксирован всеми камерами, я и моя подруга актриса Ива Янчжурова подъехали с букетами цветов к зданию ЦК КПЧ, откуда должен был выйти Дубчек. Ива раздавала собравшимся цветы, выдирая их из букета, и в два счета у нее в руках осталась лишь оберточная бумага.
Я решила быть хитрее и сохранить букет для передачи по назначению, поэтому оставила его в машине. На шее у меня был семейный медальон, который я твердо решила подарить Дубчеку в качестве амулета. Поцеловав его, я полезла в машину доставать цветы и, конечно же, посеяла свой медальон. Картина была жалкая: развернувшись к генсеку задницей, я шарила рукой по дну автомобиля, что-то выскивая.
Букет в результате я вытащила тоже ободранный как веник, медальона не нашла и стала что-то невнятно объяснять. Но Дубчек терпеливо ждал со своей вечной несмелой улыбкой на лице.
Вся сценка в тот день была показана в вечерних новостях по всему миру. Для меня это очень типично – в самые важные моменты жизни со мной всегда происходят самые нелепые неожиданности...
В контекстеЗа нашу и вашу свободу В том мраке, который снова опустился на Россию, да что там, никуда он и не уходил, в безумии, всё более её поглощающем, я не могу не вспомнить тех, кто тогда, в 68-м вышел на Красную площадь протестовать против вторжения. Вышел под лозунгом «За нашу и вашу свободу». Их тогда чуть не растерзала взбешенная толпа. Уверен, сейчас реакция была бы похожей.
ЕФ
Самой известной вашей песней стала в конечном счете «Молитва для Марты». Но она ведь появилась на свет значительно раньше, чем в Прагу вторглись советские танки. Как песня из развлекательного телевизионного сериала превратилась в гимн национального достоинства?
МК
Песня действительно возникла для телесериала «Песенка для Рудольфа Третьего» под невинным названием «Молитва». Музыкальная и текстовая основа вроде бы были те же, но звучание было иным. Через день после начала оккупации мы поняли, что песню надо записать снова, придав ей другое, трагическое звучание.
Мы собрались в студии Петинка, одной из подпольных студий, откуда еще велось радиовещание. Автор музыки Индржих Брабец приехал к нам на машине, изрешеченной автоматными очередями, весь трясся от страха и негодования, но ту же сел править музыку. Автор текста Петр Рада диктовал слова по телефону. Это он предложил изменить название. Оркестр сопровождения был собран с миру по нитке, за инструменты сели коллеги-певцы.
Песня живьем шла в эфир с нелегального передатчика, попала и на экраны телевизоров.
Один из коллег был остановлен советским патрулем, машина была обыскана. К счастью, в сиденьи у него был тайник, куда он поместил отснятый материал, и его удалось провезти в студию. Когда, закончив петь, я вышла на улицу, прохожие бросались ко мне: «Какая замечательная песня у вас получилась! Когда еще мы услышим ее?» Я отвечала: «От меня это уже не зависит».
С началом нормализации «Молитва для Марты» была, разумеется, запрещена.
ЕФ
В период нормализации, то есть восстановления коммунистических порядков, большинство ваших коллег по шоу-бизнесу то ли покинули страну, то ли приспособились к новым условиям. и продолжали выступать. Вы, Марта, и не эмигрировали, и не приспособились. Таких было немного. Как вы сегодня оцениваете свою тогдашнюю неуступность?
МК
Во мне клокотала ярость, я чувствовала себя униженной, растоптанной, не видела для себя никакой возможности для возвращения на сцену. Меня, собственно, формально не отстранили от работы, никакой бумажки я не получила. Не было ни письменного увольнения с работы, ни запрета на выступления. Какие-то начальники в корридоре походя мне сообщили, что приглашать меня никуда больше не будут, о чем я догадывалась и сама.
Прагоконцерт, который считался работодателем всех чешских артистов, отнял у меня паспорт, и я стала невыездной.
Попутно меня попытались морально втоптать в грязь: напечатали в центральной прессе какой-то фотомонтаж из голландских порножурналов и объявили, что это я так подрабатываю за границей. Мы с мужем подали в суд и тяжбу выиграли, но поняли, что так жить мы не сможем. Уехали в деревню, с глаз подальше.
ЕФ
А чем вам позднее разрешили все-таки заниматься?
МК
Какое-то время я просто боролась за жизнь, в буквальном смысле слова. С моим мужем, режиссером Яном Немцем, мы ждали ребенка. Беременность была исключительно тяжелой и закончилась выкидышем. Произошло общее отравление крови, несколько раз врачи констатировали клиническую смерть.
Помучиться пришлось изрядно – в некоторых больницах меня просто отказывались принимать. Врачи пожимали плечами, ссылаясь на негласное распоряжение сверху.
Автомобиль пришлось продать, денег не было не то что на бензин, не хватало на еду. Ко всему еще мой муж был не только всемирно известный режиссер, но и совершенно непредсказуемый бунтарь. Однажды за ужином поделился со мной новостью: оказывается. он только что послал в Пражский Град экстренную телеграмму на имя тогдашего президента Густава Гусака. Что в телеграмме? «Я послал его в задницу!».
Ян решил, что жить в этой стране больше нельзя, и предложил мне сматывать удочки. У меня на руках была мать-старуха, брат давно эмигриировал за границу, и без меня мама осталась бы совсем без ухода. Все знают, что я – кошачья и собачья мама, животных я тоже не могла оставить без призора. К этому времени наше супружество было чистой формальностью, смерть ребенка семью не сцементировала. Мы развелись, Ян уехал в Австрию.
В это время артель инвалидов в самом центре Старого города искала рабочую силу для клейки кульков, в которых продавались детские игрушки. Я клеила кульки по-стахановски и по тем временам зарабатывала вполне приличные деньги. В один прекрасный день завотделом кадров вызвала меня к себе, и сообщила, что товарищи наверху таким положением дел недовольны: какое же это наказание, если она зарабатывает не хуже, чем другие. Я опять осталась без работы.
И опять меня вывез случай: по знакомству мне удалось устроится в контору по панельным новостройкам при городской мэрии в глубокой провинции, на Высочине.
Сначала машинисткой в отделе профсоюзов, потом снабженцем. Это была уже синекура.
ЕФ
Марта, каким было отношение к вам простых людей, соседей, коллег по работе. Те вас осуждали или наоборот, молча поддерживали?
МК
Отношение нормальных людей было просто фантастическим. Они помогали, чем могли, уважали нас, диссидентов, за то, что они сами сделать хотели бы, но по разным причинам не могли. Как снабженцу, мне это всегда помогало. Я звонила на какие-то склады с дефицитными товарами: «У телефона Марта Кубишова. Нам по зарез нужно то-то и то-то». «Та самая Марта Кубишова, запрещенная певица?». «Она самая».
«Дорогая, приезжайте поскорей, для вас все найдется».
Надо сказать, что и директор нашей конторы часто пересказывал нам то, что слышал по «Свободной Европе» или по «Голосу Америки».
В контексте1968. Вариант послесловия Неоднозначным было и положение дел дома, куда чехословацкие вожди вернулись, как побитые псы. Их еще по-человечески любили, хотя уже не знали, за что именно... Ораторы со всех трибун объясняли колеблющимся, что высшей формой отмщения за поруганную девственность является пассивное сопротивление
ЕФ
А вам, Марта, приходилось слушать так называемые «вражеские голоса»?
МК
На Высочине, где я прожила 7 лет, было меньше глушилок, чем в центре страны, и можно было ловить иностранные радиостанции, Я регулярно слушала как «Свободную Европу», так и «Голос Америки». Соседки научили меня, как правильно ловить волну: приемник надо поставить в духовку, там возникает какой-то экран, который не пропускает заглушку, зато очищает сигнал от помех. Конечно, нельзя одновременно слушать радио и печь калачи.
Мои старые шлягеры часто исполняли на «Свободной Европе» и на Радио Ватикан. Было приятно слышать собственный голос – я ведь была абсолютно уверена в том, что к пению не вернусь никогда.
Я к тому времени давно поняла относительность вещей: были занятия поважней пения. Будучи представителем «Хартии-77», я разносила в разные места официальные документы нашего движения, и хотя моему характеру соответствовали более активные действия, чем доставка прокламаций и протоколов, я подчинилась воле большинства.
ЕФ
Говоря об активных действиях, какой была ваша реакция на приход советских танков? Не было ли у вас ощущения, что интервентов надо было встретить более активным сопротивлением?
МК
В таком положении я оказалось в первый раз, хотя сама родилась в военные годы. Но тогда все мы отличали друга от врага, а сейчас оказались жертвами тех, кто долгие годы выдавал себя за друзей. Когда 21 августа посреди ночи мама разбудила меня словами: «Марта, проснись, мы оккупированы!», я была совершенно спокойна, будучи уверенной в том, что пришли американцы.
Мне в голову не могло прийти, что нас могут оккупировать Советы, так нас учили в школе.
За окном грохотали танки, в небе гудели налетающие самолеты. Но это была бы не я, если бы трагедия не обернулась для меня комедией. Мать послала меня за продуктами, в доме не было ни крошки хлеба. В этот день моей собачке Джини исполнялось три года, и я решила купить для нее ветчины, отметить ее день рождения. Но на Виноградской улице, где был ближайший продуктовый магазин, уже стояли в ряд столики, где прохожие подписывали всевозможные петиции: за Дубчека, за выход из Варшавского Договора, за нейтралитет, за вывод войск, черт-те знает за что.
Пока я подписала все петиции и посудачила с людьми, магазины были уже закрыты. Но и домой мне не советовали возвращаться – готовятся, якобы, обыски и аресты всех сторонников Пражской Весны. Трагедия и фарс в одной упаковке.
ЕФ
Руководство страны потом повязали и уволокли в Москву. Как вы воспринимали факт, что, за исключением одного, все они наконец подписали позорные Московские протоколы о временном размещении советских войск на территории Чехословакии – как предательство, как единственно возможное поведение?
МК
Я любила Александра Дубчека и верила ему. Всем нам хотелось верить, что с ними ничего дурного не случится. Когда в Москву вылетел и президент страны Людвик Свобода, мы были уверены, что он их вызволит из плена и привезет живыми домой. Я живо представляла себе, как их под дулом пистолета заставляют подписать протоколы.
Мне было их жалко – не знаю, как повела бы себя я в подобной ситуации. Я очень вспыльчива и упряма – думаю, что я бы не подписала, как это сделал Франтишек Кригель.
Кстати, когда мне запретили петь и изгнали отовсюду, доктор Кригель со своей женой Ривой приехали ко мне на Высочину в гости, чтобы выразить свою поддержку и солидарность. Моя мама была этим так тронута, что сказала мне: «Если родишь дочь, назовем ее Ривой». К сожалению¸ этому не суждено было сбыться.
Зимой того же года мы производили перезахоронение знаменитого чешского актера Зденька Штепанека, на кладбище Славин я встретила Йозефа Смрковского, члена дубчековского руководства, который в Москве тоже подписал протокол,. Я поинтересовалась, как он видит нашу ситуацию, и он заверил меня, что все будет хорошо.
Мне оставалось только верить этим людям. Свою чудовищную наивность могу оправдать только молодостью и неисправимым оптимизмом.
ЕФ
В первые же дни «бархатной революции» вы уже стояли на балконе над Вацлавской площадью рядом с Вацлавом Гавелом и пели «Молитву для Марты», Что вы при этом чувствовали?
МК
Это было 24-го ноября 89-го года. О том, что это произойдет, я не имела ни малейшего понятия. Как и все, я каждый день выходила на демонстрации. Подружка сказала: «Девчата, запаситель хлебом и картошкой». Я и запаслась, А по вечерам ходила вместе со всеми протестовать против режима. Вдруг звонит Гавел, говорит, что я им нужна. Я пришла в издательство «Мелантрих», здание я прекрасно знала, какие-то люди вытолкнули меня на балкон.
Под нами гудела многотысячная толпа, рядом со мной стояли самые разные люди. Это сейчас я понимаю, что и кошка с собакой могут дать потомство, а тогда мне подбор выступающих показался крайне странным.
Рядом стоял Карел Крыл, гениальный бард и автор протест-сонгов, вернувшийся из Мюнхена, а с другой стороны подпевал Карел Готт, которому когда-то коммунистический режим доверил зачитать текст «Анти-Хартии».
Такие парадоксы в моей жизни случаются постоянно.
Всякий раз я говорю себе «Я этим людям не судья». Как я могу осуждать Карела Готта, когда я помню, как он приехал с букетом цветов и коробкой конфет в родильный дом, сразу после моего выкидыша, чтобы поддержать меня в трудную минуту, заверить в том, что моя опала на его отношении ко мне никак не отразится?
Я склонна скорее прощать людей, находить для их поведения смягчающие обстоятельства. Понимаю, что это глупо, но это так.
ЕФ
С той поры прошло много лет, Как вы воспринимаете это время. Исполнились ли ваши ожидания, чаяния и надежды, которым вы принесли в жертву четверть века своего творчества? Осуществились ли слова Молитвы о том, что «ты, народ мой, вернешь себе право распоряжаться собственной судьбой» ?
МК
Время идет и сейчас, развитие продолжается, нигде не сказано, что это уже конец. У нас еще все впереди, и я по-прежнему остаюсь оптимисткой. Если бы мне не исполнилось 75-ть, если бы я была моложе, возможно, я и пересмотрела бы решение остаться на родине. Для всех нас свобода была неизвестнрым и неизведанным состоянием, кроме наших бабушек, никто из нас не имел опыта жизни при демократии.
Журналисты часто страшивали меня, как я представляю себе правильную жизнь.
Я отвечала по своему разумению – главное, чтобы в отношениях царила человечность.
С нынешнем положением вещей я не согласна, испытываю тяжелое разочарование. Слова надежды и веры, позаимствованные у великого Коменского, конечно же, пока не осуществились. Я часто повторяла своим коллегам-пианистам, что петь «Молитву» я отказываюсь наотрез.
Какой смысл повторять пророчество, которое не осуществилось и через 50 лет – ровно столько я пою эту песню.
Люди глубоко чувствуют смысл песни, многие при ее звуках плачут – но ничего ровным счетом от этого не меняется. Наверное, песней людей не проймешь и ход истории не изменишь. Но одумавшись, понимаю – какое счастье, что хоть песня-то была.
Кто знает, может быть, пророчество когда-нибудь исполнится. отелось бы дожить до этого времени, хотя я в этом и неуверена.
* * *
Ефим Фиштейн
Статья любезно прислана автором